События в автобиографической повести происходят в двух черноморских городах – Одессе и Новороссийске, а также в южном степном украинском селе Егоровке в 1960-1970-х годах. Воспоминания, написанные и с долей доброго юмора и ностальгической грустью, относятся к эпохе наивысшего могущества Советского Союза.
Пахомов признается, что вырос на одесских улицах, по которым ходил Катаев, а Паустовский снимал комнату в ближайшем районе.
— При создании рассказов о Новороссийске я в известной степени ориентировался на художественный опыт местных писателей: Александра Еременко, Михаила Глинистова, Александра Иващенко, Андрея Мурая, — отмечает Виктор Пахомов. – Так случилось, что я был причастен к выпуску их мемуаров в качестве редактора или рецензента и горжусь оказанной моим товарищам помощью. Особенно мне запомнилась долгая и кропотливая шлифовка текста повести Еременко «Мое Черное море», в которой автор с большой искренностью и замечательной экспрессией создал образ героического города норд-остов.
Первая часть книги названа «Берег Отрады» и содержит рассказы об Одессе, вторая, «Цемесская бухта», посвящена Новороссийску, в котором сам автор оказался после переезда семьи из Одессы.
Рассказ из второй части книги – «Птица счастья»
Почти сразу после переезда в Новороссийск, едва обосновавшись на новом месте жительства, я сходил в городской краеведческий музей и записался в две библиотеки. С тех пор значительную часть свободного времени я стал проводить в читальных залах, причем интересовался в основном исторической литературой. В советское время издавались прекрасные художественные книги о древнем времени для подростков, которые я «глотал» одну за другой. Поэзия меня почему-то не привлекала. Правда, я очень легко учил стихи наизусть, но особого пиетета к Пушкину, Лермонтову, а также Маяковскому и Некрасову не испытывал.
Тем удивительнее, что уже в пятом классе я написал свое первое стихотворение. Точнее говоря, это было рифмованное переложение басни Эзопа «Орел и Соловей»… В течение одного урока я сумел зарифмовать произведение античного автора, разбив его на три четверостишия. Исключительно гордый своим творческим свершением, я продекламировал басню соседу по парте, который, как мне показалось, испытал эстетический восторг и нравственное очищение.
Ободренный первым успехом, я начал буквально строчить стихи, причем делал это исключительно на уроках, не обращая внимания на замечания учителей. Из-под моего пера вышли поэма про Джорджа Вашингтона, который боролся за освобождение негров, баллада о старом шкипере, преодолевавшем жестокие ураганы на крылатом клипере, бесчисленные эпиграммы на одноклассников и учителей, жестокие романтические элегии в духе раннего Лермонтова. Однако вершинами моего школьного поэтического творчества стали два философских стихотворения, рожденные на уроках химии, кажется, в восьмом классе.
Пока учительница, возвышаясь над классом на подиуме, демонстрировала какие-то занимательные опыты, превращая одну жидкость в другую, я с головой погрузился в размышления о неминуемой смерти и быстротечности жизни. Испытывая мощный прилив вдохновения, я начертал на листочке первое четверостишие:
А смерть, она старушка злая:
Всех скосит и не пощадит,
Всех скосит, мало разбирая,
Кто в мире раб и кто в Кремле сидит.
Между прочим, стихотворение имело отчетливый диссидентский смысл, поскольку как будто намекало на наших престарелых партийных руководителей. Впрочем, Кремль появился в моем произведении без антисоветского умысла, просто потому, что помещался в строке. Подняв взгляд на продолжавшую химичить училку, я еще раз напряг всю свою творческую фантазию и без зачеркиваний и натужного поиска единственно подходящих слов мелким почерком накропал:
Как быстро жизнь моя летит!
Был день – и нет уж дня,
И птица счастья улетит,
Увы, не только от меня.
Не знаю, каким образом залетела в мое стихотворение эта самая «птица счастья». Скорее всего, я невольно заимствовал штампованный образ, не считая это зазорным, поскольку нравственно представил прекрасную и неуловимую птицу, уносящую на широких крыльях мою юность.
Написанные на уроке химии опусы чрезвычайно возвысили меня в собственных глазах, я то и дело с пафосом декламировал их, не называя автора, и, чтобы заинтриговать публику, загадочно добавлял: «Чьи это строки, догадайтесь сами!» Предполагалось, что пораженные квантовской глубиной стихов сверстники поинтересуются, кто их придумал, и тогда я пожму плечами и иронично усмехнусь, как бы говоря: «Вам это знать незачем, вы до философской лирики еще не дозрели!» Увы, немногие поклонники моего творчества и столь же малочисленные завистники догадывались, что я цитирую собственное произведение, и поэтому никаких вопросов не задавали…
Полтора года я создавал роман «Путешествие Агесандрида», который едва поместился в 96-листовой общей тетради. Главный герой произведения начинает свои странствия по древнему миру в 525 году до нашей эры. Он отправляется из Афин в Египет, где нанимается на военную службу к фараону Псамметиху III и участвует в битве при Пелусии. Едва не погибнув в персидском плену, Агесандрид каким-то образом оказывается в Боспорском царстве, где происходят главные события романа: война со скифами, строительство Пантикапея, экспедиция против эвксинских пиратов. На родину израненный в бесчисленных битвах герой возвращается в 490 году до нашей эры в возрасте 55 лет и доблестно погибает в Марафонском сражении. Роман я иллюстрировал рисунками, сделанными разноцветными фломастерами, и дал его прочитать школьным друзьям, отзывы которых оказались весьма положительными. Мне самому было интересно странствовать со своим героем по древнему Египту, причерноморским степям, пересекать бурливый Понт Эвксинский на крылатой многовесельной триере. Чтобы не прощаться с отважным Агесандридом, я назвал его именем… купленный мне родителями велосипед. Два последних школьных года, явно в ущерб учебе, я работал над грандиозным эпическим романом «Агония, или Последние дни Ассирии», события которого разворачиваются в конце VII века до нашей эры. Я написал два варианта этого произведения, доведя его объем до 500 страниц. В романе действуют реальные исторические персонажи, среди которых цари Ассирии, Вавилона и Мидии, полководец Навуходоносор, царевна Амиитис, еврейский пророк Наум, верховный жрец Ашшуроубаллит, а также бесчисленные придуманные герои: простые воины, купцы, шпионы, кочевники…
К сожалению, оба романа были мною потеряны, и я так и не возвратился к работе над ними. Впрочем, основная тема «Путешествий Агесандрида» нашла свое новое воплощение в моей книге «Владыки Боспора», а «Агония» дала толчок к написанию цикла стихотворений. Думал ли я в юношестве, что события, описанные в моей эпопее, откликнутся в конце XX века, когда распалась могучая и «нерушимая» советская империя? А вот «птица счастья» в мою философскую лирику больше никогда не прилетала.