Самыми беззащитными на любой войне всегда оказываются дети. Они — легкая мишень для пули, мины или снаряда. Детство, растоптанное войной, — это тысячи искалеченных судеб мальчишек и девчонок, у которых была отнята светлая и радостная пора. В начале войны Валентине Ивановне Алмановой не было еще семи лет, она только собиралась в 1941 году пойти в школу. Однако ее начальной школой стала война.
Стране нужен был цемент
— Перед войной наша семья жила в Новороссийске, — вспоминает Валентина Ивановна. — Отец, Иван Никифорович Кушнаренко, работал слесарем на цемзаводе «Пролетарий». У него была бронь, и на фронт он ушел только в 1942 году. Стране нужно было много цемента, и отца оставили при заводе как грамотного специалиста. Он постоянно был при деле, выполняя работы то в Новороссийске, то в Верхнебаканском, где тоже находились цементные заводы.
У отца было очень трудное детство. В его семье было восемь детей. Однако родители рано умерли, и все заботы о младших детях взяла на себя старшая сестра. Но случилось так, что всех детей вскоре разобрали в другие семьи. Так отец попал в семью кузнеца. После своей армейской службы в
Жили мы в здании кирхи, в квартире № 5, в то время там проживало несколько семей. Папа пристроил к нашей комнате коридор, рядом разбили палисадник. Когда начались бомбежки города, то у нас творился кромешный ад. Вражеские самолеты постоянно бомбили промышленную часть города. Мы в своем дворе вырыли окоп, где скрывались от разрывавшихся снарядов и бомб.
С ума сходили люди и собаки
Хорошо помню, что рядом с нами были ларек «Утильсырье» и завод «Серп и молот». Одно из самых ярких моих детских воспоминаний связано с находившимся недалеко пивзаводом, где можно было купить морс. Это было настоящее лакомство.
Одна из бомб угодила в здание кирхи, но нам повезло, что она разорвалась с другой стороны здания. Приметой того времени стало бешенство. На нашей улице взбесилась собака, которая укусила меня и мамину подругу. Нам обеим делали по 39 уколов. А вот через трамвайный путь, напротив находившегося в кирхе штаба МПВО, жили две женщины, которые умерли от бешенства.
Рядом со смертью
Спасаясь от обстрелов после того, как папа ушел на фронт, мы, две сестры с мамой, решили отправиться на какой-нибудь хутор, где не было бы таких страшных бомбежек. Но жизнь на грани смерти продолжалась. Один раз в окопе пережидали обстрел хутора. Рядом оказалась женщина, которой снарядом оторвало руку по самое плечо. Жуткое зрелище.
Помыкавшись на хуторе, решили отправиться в Тоннельную, где тогда жила моя бабушка. Рядом с нашим домом обитали немцы, которые постоянно устраивали гулянки и пляски. А следующим был дом командира партизанского отряда. Как-то девушка из этого дома пришла к нам и сказала, что их завтра вызывают в комендатуру, обещали даже машину прислать. Только потом мы узнали, что это была душегубка. Партизанскую семью вскоре нашли в заводской штольне. В страхе мы решили убежать и отсюда. Нас на телеге вывез военнопленный, который служил у немцев. Он прикрыл нас соломой и довез уже вместе с бабушкой до Гостагая.
«Тиф» помог выжить
Приютили добрые люди. А ночью пришел эсэсовец и выбросил нас на улицу, издевался над мамой, поранил ей грудь штыком. Рядом находилась женщина, по-моему, из Прибалтики, которая знала немецкий язык. Она сказала эсэсовцу, что мама больна тифом. Это подействовало, но немец при этом сказал, что нам придется пойти утром с ним. Если подтвердится, что это в самом деле тиф, то он будет даже благодарен за предупреждение, а если нет, то капут.
Ночью нам помогли перебраться в другое место, где покормили кукурузной кашей и дали компот из сухофруктов, затем отправили в заброшенный курень, к мосту у Варениковской. Кроме стен и крыши, там ничего не было, зато с нами оказались пять семей из Новороссийска и полчища вшей в придачу. От чесотки шкуру сдирали на себе. О кроватях, постелях и стульях никто и не мечтал.
Каждый раз прощались
Все жившие в курене дети ходили побираться. Некоторые местные жители помогали кто чем мог, но чаще всего приходилось слышать, что нам стоит убираться, а то на нас спустят собак. Мама сильно болела, у нее разбух живот и очень отекали ноги. Она питалась только тем, что мы приносили ей. Кое-что удавалось выпросить у немцев. Несколько раз маму уводили полицаи, и мы каждый раз прощались с ней. Но нашелся один полицай, который помог маме и нам. Как-то он принес целый бочонок пшеницы, а другой раз — семечек. Он же заставил местного врача сделать маме укол, после которого ей полегчало.
Самый страшный немец
Самого страшного человека в жизни я видела именно здесь, в Варениковской. Это был немец, работавший на оборудованной там бойне, где делались мясные и рыбные консервы. Он убивал скот, и это делало его на фоне текущей крови еще страшней.
Мы часто прятались в высокой траве и наблюдали за всем этим жутким процессом. Хорошо запомнилось, что у убитой коровы внутри был живой теленок, которого этот страшный фашист тоже не пожалел.
Рядом с бойней находилась конюшня, где хранились тюки с фуражом для лошадей. Я как-то заползла в такой тюк и стала собирать оказавшиеся там кусочки картофельных очисток, кусочки кукурузы, гороха и зерна. Видимо, меня заметил охранник, который подкрался ко мне, выбил из рук все, что я насобирала, и так швырнул меня, что я оказалась на пыльной дороге вся в крови.
Конфеты заменили деньги
В этом неприспособленном строении мы провели зиму. Холодно было постоянно. Все собирали ветки, мусор, соорудили примитивную печку.
Но однажды мне достался поистине царский подарок. Не знаю почему, но один немецкий офицер подарил мне большую коробку конфет, которые были уложены в несколько рядов. Как хотелось попробовать! Но ни я, ни сестра ни к одной даже не притронулись. Все конфетки в итоге продали на колхозном рынке или выменяли на еду. А немец тот оказался очень трусливым, страшно боялся он наших самолетов.
Самыми храбрыми в нашем домишке были мыши. Они свободно гуляли, не обращая внимания на людей, и не боялись никого.
Похитили со всеми пожитками
Когда наши войска освободили Кубань, то для мамы нашлись нужные лекарства, которые помогли ей вылечиться. Вскоре мы получили известие о том, что папа пропал без вести в апреле 1944 года в боях за Украину. Мама решила отправиться разыскивать его. Но на вокзале в Ростове-на-Дону, когда мама с сестрой ушли за билетами, какие-то женщины меня похитили вместе со всеми нашими пожитками. Закончилось тем, что меня сначала продержали в Ростове 10 дней, а затем отправили в Сальск в детприемник. Там меня постригли, из одежды выдали трусы и майку, и я еще долго ходила босиком, пока не убежала оттуда.
Как важно уметь писать
Пришлось бродяжничать. Но я к тому времени научилась читать и писать и сумела написать письмо своей тете в Новороссийск: «Нас обокрали. Меня увели. Нахожусь в Сальске».
Капитан милиции, оказавшаяся рядом, тогда говорила, что она никогда не видела, чтобы такое «дите само сумело разыскать своих родных». Тетя к тому времени уже была в Новороссийске и вскоре мне ответила. Она сама разыскивала нас в Гостагае. Несмотря на то, что меня постоянно вышвыривали из вагонов, я сумела доехать сначала до Краснодара, а затем и до Новороссийска. Я знала, из какого я города, но вот куда отправилась мама, запомнить не смогла.
Потом вернулись мама с сестрой. Город был настолько сильно разрушен, что очень трудно было найти себе хоть какое-нибудь подходящее жилище. Первым местом, где мы остановились, был клуб цемзавода «Пролетарий». Мы поселились прямо на сцене, застилали пол мешками из-под цемента и спали прямо на них. Позже я выступала на этой самой сцене — пела, плясала перед ранеными, для которых давали самодеятельные концерты.
А мина спокойно лежала в углу
Вскоре нас направили в какой-то дом. К нам однажды пришли саперы, которые занимались разминированием по всему городу. У нас они провели обследование и обнаружили в углу мину, которая могла разорваться в любой момент.
Какой-то местный чинуша захотел нашу комнату отдать совсем другим людям. Я побежала к маме на работу и рассказала, что нас хотят выселить. Так она — откуда только силы взялись — с топором прогнала незваных хозяев. В окно повышвыривала все чужие вещи, за которыми почти месяц никто не возвращался.
Мама всю жизнь ждала известий от пропавшего без вести мужа. Увы, все взятые с собой документы и фотографии были утрачены. От папы не осталось ничего, даже малюсенького снимка. Но я тоже не теряю надежды узнать, где он захоронен, посмотреть спустя почти 80 лет, как он выглядел. Для одних важнее, чтобы их признали малолетними узниками, для меня важнее узнать хоть что-то об отце. Его имя написано на монументе, где выбиты имена новороссийских цементников, которые не вернулись с войны. Надежда еще остается.
