Сейчас я получаю образование в Чехии. И вот на днях мы с другом Войтехом выходим из концертного зала, где только что слушали Прокофьева. На улице откровенно холодно. Это идеальные обстоятельства, чтобы обсудить суровую русскую зиму. Это обсуждение, в общем-то, неизбежно, если собеседник знает, что я из России.
Рассказывать о морозах, при которых кровь стынет в жилах, а водка каменеет в граненом стакане, а мы ее потом грызем, я умею. Не забуду и о домашних медведях, у меня их два.
Медведь Геннадий обороняет дом от волков, вурдалаков и свирепых половцев, а в свободное время смело выходит в полярную ночь, там песец. Из песца Геннадий шьет унты и дизайнерские коврики для лофтов. В совершенстве владеет балалайкой.
Медведь Танечка поддерживает температуру в ядерном реакторе, печет сдобные пироги с мухоморами и таежной ягодой морошкой, владеет автоматом Калашникова, но никому не говорит, где его спрятала.
Вдали, за белым безмолвием, ярится полярное сияние, воет прокуренным голосом одинокая седая рысь, да женщина, с усталыми глазами и в фуфайке, зовет из окна хрущевки: «Валера-а-а-а, ку-у-уша-а-ать!»
Но я пока никому об этом не рассказывала. Когда меня спрашивают про русскую зиму, я опускаю глаза в пол и честно говорю, что на юге живу.
— Там море, — оправдываюсь я за то, что в моей стране доступна к использованию и прочим аттракциям вечная мерзлота, а я, как змея, пригрелась на курорте.
— И как там у вас зимой? — спрашивает собеседник.
— Да вот так же, как у вас.
— Да, снег у нас всего один раз выпадал, в декабре, — говорит Войтех.
— Как же один раз? И сегодня утром еще, — возражаю я. — Вы, что же, его не видели?
— Я спал, — говорит Войтех. Потому что сейчас такое время, когда человек может запросто проспать всю зиму, если не встал до первых петухов.
Но я ничего не говорю. Потому что я представляю кадры из мультфильма про медвежонка, табличку «До весны не будить», зверей, катающихся на коньках по замерзшему пруду, пока медведи спят в берлоге. Как мне объяснить красоту этой метафоры человеку другой культуры? Никак. Поэтому я молчу.
— Вы, что же, и снеговика там сегодня утром лепили? — со змеиным сарказмом лузера спрашивает Войтех.
Тут во мне что-то ментально ломается, и я рассказываю Войтеху о лепке грязевика. Долго объясняю составные части слова, суть термина и причины его возникновения. Войтех смотрит на меня, как медведь Геннадий на говорящую русалку, которую он ошибочно добыл из проруби на червя.
А я думаю: дура, ну зачем? Еще про избушку на курьих ногах ему расскажи. Про вурдалаков. И про лося. Не понять им суровую Россию, мать нашу, не понять.
Фото Ольги ЖУК.
