Во-первых, они раскупили всю гречку. Ее больше нет в супермаркетах. Чтобы было понятно, чехи гречку особо не едят. Она называется «поганка», продается в пафосных картонных коробках и стоит дороже других круп.
Гречку, стало быть, скупили «наши». Те, для кого слово «поганка» кажется смешным, а апокалипсис без нее — невозможным.
Возможно, она есть еще в русских магазинах втридорога, я особо не искала. Потому что я обзавелась гречей еще до того, как это стало мейнстримом. А вот маски я не купила.
Понимаете, еще две недели назад все было по-другому.
В прошлый вторник, когда нам сказали про карантин, мы сидели в вестибюле университета с китаянкой и японкой и обсуждали, что, вообще-то, так дела не делаются.
— Так нельзя ничему научиться. Мы прилетели сюда за знаниями, вообще-то. Дистанционно я и по фильмам с субтитрами язык выучу. А здесь мне нужны живые преподаватели, — это говорила я.
Еще за неделю до этого на кухне в общаге русский мальчик мыл голубоватым кусковым мылом из голубой мыльницы большие красные яблоки. Намыливал и тер, смотрелся в свое отражение в яблочной коре, как гребаная Белоснежка, складывал пирамидой на тарелку.
— От коронавируса? — спросила я. Это была шутка.
— Просто я параноик.
Еще за пару недель до этого мы на той же кухне со словаком обсуждали, что вот сейчас начнется новый семестр, приедут студенты-китайцы, и мы тут все умрем. Это была шутка.
— Я бы предпочел остаться дома, если бы болел, — сказал словак.
— Я бы тоже, но обязательно найдется кто-то без симптомов, кто привезет, — сказала я. Это тоже была шутка.
Еще мы шутили о том, как это непредусмотрительно — есть подозрительных летучих мышей. И о том, что кто-то сварил самый отвратительный суп в мире.
Тогда еще не было Италии и Ирана, не рухнула мировая экономика и вокруг еще кипела жизнь. Прага звенела трамваями, сияла на солнце золотыми крышами и набухала почками перед весной. Где-то в Китае уже умирали люди, но это все было слишком далеко и было не про нас.
Но, знаете, масок в чешских аптеках не было уже тогда.
— Забавно. Люди такие паникеры, — это говорила я.
На улицах в масках ходили тогда только китайцы. И некоторые наши однокурсники из Китая, которые уже полгода не были дома, тоже.
— Чего это они? — улыбались мы. — Ну ладно, может, у них солидарность.
Перед началом семестра всем разослали письма, что если вдруг вы были в Китае, то освобождаетесь от занятий на две недели. Стало понятно, что сейчас все пересидят карантин, и тогда-то точно все будет хорошо.
Начался семестр, китайцев среди нас не было. Даже тех, кто не был дома полгода. Они сидели дома в масках. Иранские фанатики уже целовали решетки. Уже была больна Италия, и туда не рекомендовалось ездить. А если ездили, нужно было сообщать.
— Просто напишите мейл и сидите дома. У вас каникулы. Или оплачиваемый отпуск.
Что может быть проще? Что вообще могло пойти не так?
А потом оказалось, что в Италии, уже больной, выявили разом 16 тысяч чехов.
А потом оказалось, что некоторые из них не идут на карантин, а идут на работу, а их дети идут в школы. А потом оказалось, что пражский таксист, уже с симптомами, за три дня перевез минимум 90 человек. А потом оказалось, что у нас карантин, но это, конечно же, ненадолго. Это было полторы недели назад.
С тех пор будто бы прошла целая жизнь. Каждый день был не похож на другой. Каждый день отрывал кусок чего-то важного, разбивал будущее на куски, перечеркивал почти дописанную картину, разрушал надежды, еще на шаг уводил нас все дальше от тех целей, ради которых мы сюда приехали.
Нам запретили ходить без масок в транспорте, потом в магазинах, потом на улицах, потом в общежитии, потом нам вообще запретили куда-то ходить. У нас закрыли все учреждения, потом все магазины, кроме продуктовых и аптек. А еще у нас закрыли границы.
— Чехи, конечно, не самая отважная нация. У них всего сотня заболевших, а уже закрывают границы. Паникеры. Слава богу, — это говорила я.
Я успела попрощаться с пустеющей Прагой, посмотреть на почти пустой Карлов мост, послушать оркестр, игравший без зрителей на площади, постоять перед аптекой с надписями: «Заходить по одному» и «Кашляя, прикрывайте рот платком», и так и не решиться зайти. Я научилась делать подобие паранджи из шарфов и платков, потому что продающихся масок больше не существует как явления.
Я семь раз начинала бронировать билет на прошлое воскресенье — последний день, когда можно было нормально улететь до закрытия границ. Семь раз отменяла.
В последние дни до закрытия границ улететь из Чехии можно было только из одного аэропорта — пражского. Самое популярное место в стране. Могло так получиться, что там были бы зараженные. Вдруг просто не знали об этом.
Могло так получиться, что я бы сидела рядом с одним из них в зале ожидания. Или в самолете. У меня вообще сильный иммунитет и крепкое здоровье, я бы перенесла эту заразу на ногах, а может, даже просто ее не заметила бы.
У меня пустой дом, в котором можно на две недели закрыться на добровольный карантин, гонять возмужавших за полгода моего отсутствия пауков, переклеить наконец обои в прихожей, не пускать к себе никого, участвовать в семинарах онлайн, питаться исключительно блинами, которые мне будут подсовывать под дверь, но…
— Я не верю в коронавирус, — сказал мне человек, который должен был забрать меня из аэропорта.
И я поняла: не лечу.
Они там все не верят в коронавирус. Не получится у меня двухнедельного карантина. Если кто-то и привезет эту заразу в мой родной город, это буду не я. Знаете, я тоже особо не верю в коронавирус. Даже сейчас. Хожу в парандже из платка. Размышляю, какую вещь меньше всего жалко разорвать, чтобы сшить маску, потому что магазины тканей закрыты. Не выхожу на улицу, разве что за продуктами и обратно. Только пешком, никакого транспорта. Мою руки 60 секунд. Часто.
110 зараженных. 250. 460. 740.
Говорят, кто-то заразился в одном из общежитий университета. Теперь общежитие закроют. Куда теперь студентам — никто не знает. Снять квартиру сейчас невозможно. Хостелы закрыты. Границы тоже. Самолеты почти не летают.
— Если нашу общагу тоже закроют, пойдем жить на теплотрассу. Да и весна уже, тепло. Я приехала сюда, чтобы было по-другому, чтобы встряхнуться, чтобы пожить немного, чтобы перестать умирать от ужаса, что ничего не происходит, и смысла нет вообще больше ни в чем. На теплотрассе будет страшно, трудно, но интересно — и это будет жизнь.
Это говорила я. Вчера. Другой русской девочке, которая тоже в воскресенье решила не лететь. По тем же причинам. Это была шутка. Наверное.
Об этом легко шутить, когда знаешь, что где-то там есть огромная могучая Россия, где все хорошо, где дом, где в безопасности моя семья.
И где живет самый смелый народ из всех, что я встречала, — мне из этого интернационала это хорошо видно. Такой же смелый, как я две недели назад. Если хотите, не верьте в коронавирус. Просто мойте руки. Сидите дома. Не ешьте летучих мышей. Пожалуйста.
Жительница Новороссийска и чешская студентка в настоящее время.