О том, что он видел и пережил, Виктор Ротов рассказал в своей публицистической книге «Ближе к истине», которая вышла небольшим тиражом и не очень известна широкому кругу читателей. Сегодня мы предлагаем нашим читателям вспомнить, что пережили наши деды, хоть и не воевавшие, но хлебнувшие военных лишений по полной.

В растерзанном городе

В первые послевоенные годы в Новороссийске было очень голодно. Мы вернулись из эвакуации через месяц после освобождения города. Вокруг – руины и безлюдье. На улицах и во дворах – бурьян выше головы. В бурьянах шныряют одичавшие кошки и собаки, отъевшиеся на человечине. Жутко было ходить по улицам – того и гляди нападут, разорвут и сожрут. На улицах на каждом шагу убитые: наши и немцы. Наши – в основном матросы – в черных бушлатах.                                                                                                                            В первый же день маму мобилизовали на работы по уборке трупов. Их собирали и закапывали в ямы. Всех вместе – наших и немцев. Такой вот финал: смерть помирила врагов. Рядом с женщинами работали пленные немцы, делали ту же работу, собирали и закапывали трупы. В растерзанном городе было пусто – ни пекарен, ни магазинов. Население и пленные голодали. Некоторые падали тут же от истощения. Порой наших забирали родственники. Немцев хоронили пленные немцы. Для них было отведено место за Мефодиевским кладбищем, под Лысой горой. Тоже бедолаги приняли мучения. Жалко было на них смотреть. Оборванные, тощие. Люди жалели их как могли.

«Наш» немец

Помню, к нам повадился один немец из похоронной команды. Они почему-то ходили свободно, без конвойного. Наверное, считалось, что голодный далеко не убежит. Они ходили по домам попрошайничать. «Наш» немец был вежливый, стучался в дверь, спрашивал разрешения войти, а войдя, говорил: «До свидания». Уходя – «Здравствуйте». Путал, бедолага.                                                                                                                          Остановившись у порога, он показывал на рот и лепетал по-детски «ням-ням». Мать или бабушка подавали ему кусочки кукурузной каши, кусочек отваренной свеклы или тыквы. А однажды он застал нас за чисткой хамсы, которую мама выменяла, как нынче сказали бы, по бартеру на дрова.                                                                                                                    Мама с бабушкой растерялись, потому что в доме не было ни крошки. Только вот эта горстка хамсы на пятерых: мама, бабушка, сестра, братишка и я. И у нас уже несколько дней крохи не было во рту. Словом, нечего было ему подать. Немец, видно, понял причину нашего смущения. Указывая на хамсиные головки и очистки, он залепетал: «Я! Я! Отшень каращо!» Глаза у него горели голодным блеском.                                                                                                                                             Мама засуетилась, сгребла со стола в бумажку хамсиные очистки. Немец принял их с величайшей радостью. Прижал бумажный сверточек к груди, сам не уходит. Смотрит горящими глазами на стол, где еще немного неочищенной хамсы. Бабушка не понимает, что ему еще надо. Толкует ему: «Это деткам. Киндер!» Показывает на хамсу и на нас. Мы быстренько дочистили хамсу, и мама сунула ему второй бумажный сверток. Он радостно заулыбался, отступая за порог, кланялся и твердил: «Данке шен» и «Здравствуйте» вместо «До свидания».                                                                                                                                  Он ушел, а мы, глядя друг на дружку, не знали, смеяться нам или плакать. Смешно было оттого, что немец путал слова, и грустно было оттого, что так унижен человек, хоть и немец. Бабушка занялась плитой, а мы, детвора, вышли в другую комнату и там притихли, как мышата, в ожидании тушеной хамсы.

Почему мама плачет

Кроме базара, где мама выменивала хамсу на дрова, она «моталась» – ее любимое выражение – еще на плавни. Низина в русле реки Цемес. На плавнях, в огородах, остался неубранным урожай: кукуруза, картошка, свекла, тыква, а кое-где еще и помидоры. Хозяева огородов убежали, когда начались бои за Новороссийск, не успели собрать урожай. Немцы тоже не успели поживиться, потому что крепко их поперли из города. Правда, они успели заминировать плавни.                                                                                                  То и дело там слышались взрывы – подрывались храбрые наши мамы, «мотались» туда, потому что нас надо было чем-то кормить. Мы уже начинали пухнуть от голода. Первым испытал это состояние я. Откровенно говоря, я не помню никаких ощущений. Разве что необычная вялость. И долго не хотелось просыпаться по утрам и вставать. Мама меня буквально вытаскивала из постели. Осматривала и ахала. И плакала. А я не мог ничего понять.                                                                                                                                                            

Я начал пухнуть от голода, как многие в городе. Я лег, укрылся одеялом и стал ждать, когда умру. Но время шло, а я не умирал. С тем и уснул.

Игра со смертью

У мальчишек того времени были своеобразные и жуткие забавы. Жуткое время – жуткие забавы. Такая уж выдалась нам доля. Мы любили ходить на Передовую линию. Так называлось место между цементными заводами «Октябрь» и «Пролетарий», где более года наши противостояли немцам. Здесь каждый метр был заминирован, здесь столько полегло народу! За время боев тут накопилось огромное количество военной техники и боеприпасов.                                                                                                                                         Для прибывающих из эвакуации мальчишек это стало местом настоящего «паломничества», местом жуткой игры со смертью. Чего там только не было: снаряды, патроны в лентах и россыпью, гранаты всех типов, винтовки, пулеметы, минометы, пушки, мины, клубки колючей проволоки. И трупы, трупы, трупы… Мин, которые можно было подорвать, что капусты в огороде. Сюда часто заглядывали мародеры, набиравшие охапки моряцких бушлатов и бескозырок.                                                                        Наибольший интерес для нас представляли винтовочные патроны и гранаты с запалами. Иногда это заканчивалось чьим-то криком: «Митяй подорвался!» Мы же чаще всего храбрились друг перед другом, даже не понимая, что смерть – это всерьез и навсегда. Оружия и боеприпасов было столько, что палили до одури, пока не надоедало.                                          

 Любимой игрушкой были гранаты. У каждого из нас был целый арсенал, который  хранился в тайниках. Мой тайник был недалеко от дороги, по которой я ходил в школу. Я иногда по пути в школу брал оттуда лимонку, «эргэдэшку» или «румынку» с длинной деревянной ручкой и клал ее в свой портфельчик. В укромном месте я вытаскивал гранату, выдергивал чеку, совершенно не сознавая, что могу и сам взлететь к небу.     

 В школе на большой перемене мы творили дела и того хлеще. Иногда в углу школьного двора кто-нибудь выдергивал чеку у гранаты, клал ее на землю, а кто-то быстренько накрывал ее каской, и разбегались по сторонам. Взрыв, и каска пулей улетала в поднебесье. Конечно, такие игры не обходились баз жертв: одному оторвало ногу, другого нечаянно застрелили прямо в живот. Многие пацаны подорвались на минах.

     С полным текстом книги Виктора Ротова можно познакомиться на литературном сайте: litmir.me.